Дверь оказалась запертой, в окнах полная тьма, не похоже на светомаскировку, но с тыльной части дома хрипло и злобно заорал пес. Капитан постучал в окно, наконец, обошел дом и, приблизившись к овчарке вплотную, рявкнул чуть ли не в ухо. Собаку отбросило назад и прижало к земле; она потрясла головой и, заскулив, поползла в темный угол.
— Это как же так? — снова по-русски ошарашено спросил старшина.
Капитан выразительно посмотрел на него.
В это время чуть ли не залпом ухнули зенитные орудия, и потом, вразнобой и часто, затрещали и засверкали оба берега. Пронский спустился в сад, имеющий довольно сильный уклон в сторону Хафеля, и осторожно двинулся к пестрой от воздушных разрывов, воде. В деревянном заборе оказалась калитка, за которой сразу же была река весенний разлив в некоторых местах подтапливал сад
— Мне здесь нравится, — сказал он — Под самым носом у зенитчиков и никто не заметит. Ищи место и прячь лодку
Сыромятнов обследовал прилегающий к воде край сада и в углу обнаружил вкопанный деревянный ящик, компостную яму, набитую садовым мусором. Аккуратно снял верхний слой листвы и запихал туда мешок.
— А куда рацию?
— И ее определим. Только бы в доме никого не было, — молитвенно пожелал Пронский.
— Кто-то есть, — вздохнул рядом старшина. — Вышел и с собакой возится…
Они подошли, не скрываясь, наставили оружие: человек нес собаку на руках.
— Предъявите документы!
— Это мой дом, — объяснил тот. — Орудия поставили совсем рядом и вот, контузило собаку…
— Идите в дом. Кто там еще?
— Только мой сын, старший сын…
Его втолкнули в двери, Пронский включил фонарик. В передней стоял рослый унтер-офицер в расстегнутом мундире и с пистолетом в руке.
— Сдать оружие! — приказал капитан и в тот же миг вытащил «вальтер» из его ватной руки.
— Это мой сын! — с гордостью сообщил человек и положил собаку на пол. — Немедленно покажи документы офицерам! Я сейчас предъявлю свои… Если так будут стрелять все время, наш дом развалится.
Пока Пронский рассматривал документы сына, из дверей появился папаша в мундире пехотного майора.
— Ваш сын — дезертир!
— О нет, господин капитан. Он приехал после ранения… А я инвалид войны! — доложил. — Имею Железный Крест…
— Только сейчас с крыши вашего дома подавали сигналы русским самолетам, — отчеканил капитан. — Кто еще здесь живет?
— Только мы с сыном! Готовимся к эвакуации…
— Вы арестованы!
— Это недоразумение, господин капитан! — забормотал старший, однако покорно двинулся на выход. — С нашей крыши не могли подавать сигналы… Впрочем, да, следовало бы во время налета спускаться не в подвал, а охранять дом… Эрнст, ты не видел посторонних на нашей усадьбе?
— Куда вы нас ведете? — спросил тот, когда уже спустились к реке и Сыромятнов растворил калитку. — Нет. Нет! Я верен… Я не дезертир! Готов умереть!.. Хайль Гитлер!
— Умри! — Пронский выстрелил в лоб и толкнул его стволом в светлый проем калитки.
Мгновением позже в ту же рассвеченную кипящую воду полетел и майор с Железным Крестом. Старшина оттолкнул его ноги и закрыл калитку. Наконец-то бомбардировщики дотянули до целей и начали разгружаться: над городом вспыхнуло зарево, и сплошные разрывы слились в протяжный, вселенский гул.
— В Москве был, когда бомбили, — по-русски сказал Сыромятнов. — И думал, вот бы побывать в Берлине…
— Соболь сказал, ты владеешь немецким в совершенстве… В чем дело? — Пронский нашел сухое место и сел под яблоней.
— Ненавижу этот собачий язык, — признался старшина. — А сейчас… такое время… Нельзя держать в сердце ненависть. Чтобы не уподобиться… Только любовь.
— Страстная неделя?
Он слегка воспрял, однако лицо было бледным в отблесках зенитного огня.
— В этом году интересно, совпадают Пасхи, наша и католическая. Мне кажется, это знак.
— Придется тебе, Сыромятнов, взять себя в руки, забыть некоторые убеждения. Ты на операции, а не на воскресной службе. Нельзя расслабляться и благодушествовать. Последнее предупреждение. Ты как старик, честное слово… Кстати, а сколько тебе?
— Возраст Иисуса Христа, тридцать три исполнилось… Соболь сказал, вы меня вернули потому что я — верующий.
— Да, поэтому…
— А зачем вам религиозный человек? Лучше партийцев взять…
— Чтоб молился за нас, — увернулся от ответа Пронский.
— Нет, вам потребовался человек с духовным опытом. Я чувствую… Может, потому что вы — князь?.. Кстати, первый раз в жизни вот так, с князем разговариваю…
Пронский отвернулся.
— Скажи-ка мне, братец… От кого это ты услышал?
— Мне нельзя носить камня за пазухой, сразу хотел признаться, как вернули в группу, — старшина поднял глаза и уж больше не опускал взгляда. — Я вообще не привык что-то скрывать, особенно когда с человеком за линию фронта идешь. Ничего бы, да ведь камень этот давит и трет… Перед тем, как меня в группу отправить, «смершовец» вызвал, подполковник… Не наш он, может, видели в штабе дивизии, шнобель такой, чтоб вынюхивать… и всем интеллигентно улыбается?
— Не видел…
— Сволочную роль отвел мне. Для вашего княжеского уха и вовсе подлая. Задание дал сексотить за вами. Мол, потом доложишь подробно в письменной форме, куда ходили, что делали, как себя вели… Дескать, по той причине, что не наш вы человек по социальному происхождению, и принадлежите к известному княжескому роду…
— Фамилию назвал?
— Нет, не назвал… Но, говорит, ты, Сыромятнов, человек верующий, а значит, справедливый и честный. Вообще не понимает, что такое вера.