Сокровища Валькирии. Хранитель Силы - Страница 9

Стрижаку было лет сорок — может, на три-четыре года всего лишь старше, но по манере поведения он казался эдаким демократично-вальяжным, много пожившим человеком. В армии такими быстро становились молодые полковники, рано вкусившие высокие должности и власть. А на гражданке, оказывается, редакторы крупных столичных газет и удачливые, скоробогатые бизнесмены.

Ростом шеф был не высок, так что из-за бумажных завалов на столе торчала седеющая голова, отороченная снизу ковбойским шейным платком, и длиннопалые, подвижные руки.

— Присаживайся, Хортов, — сказал Стрижак, перелопачивая бумаги. — Сегодня что, опять магнитная буря?.. Не слышал? Голова раскалывается…

— Возможно, — он вспомнил Аду Михайловну. — Какая-то буря чувствуется.

Шеф отыскал его материал в синем пакете и бросил перед собой, затем проглотил какую-то таблетку и встал.

— Так писать нельзя, Андрей Хортов. Материал в таком виде нам не годится. Решительно!.. К сожалению, это заблуждение всех начинающих. Желание поиграть на скандальных темах, заявить о своей смелости, выделиться, самоутвердиться… Ты меня понимаешь?

— Пока нет, — обронил он. — Вот бы поконкретнее. Я, знаете ли, человек в прошлом военный и туповатый…

Стрижак проявил образец выдержки и педагогического терпения.

— Зайдем с другой стороны… У меня под ружьем стоит сорок пишущих. И как ты убедился, все штыки отборные. Как ты думаешь, почему никто из них не берется за подобную тему? Ты вообще в нашей прессе об этом много ли читал?

— О чем об этом?

— Ну, об этом! Чтоб вот так, неприкрыто, откровенно! Фашизм натуральный!.. Ну так что, соображаешь, о чем речь? Или не дошло?

— Догадываюсь, но с трудом, — на всякий случай признался Андрей, хотя ничего еще не понимал.

Шеф проглотил еще одну таблетку и закрыл жалюзи на окнах.

— Странно… На собеседовании у меня сложилось совершенно иное к тебе отношение. Неглупый малый, определенная хватка, умение видеть задачу… Но я заметил еще по прошлому материалу, о секретной экономической деятельности Коминтерна. Почему у тебя там работали только лица еврейской национальности?

— Это не у меня, это у них в Коминтерне.

— А зачем заострять на этом внимание читателя?

— Но иначе будет беллетристика.

— Слушай, Хортов, ты же не этот крикун с улицы, а боевой майор в отставке, иностранный университет закончил. Можно сказать, кадр с европейским образованием… Откуда у тебя такие низменные чувства? Или это убеждения?

— Шеф, а нельзя ли открытым текстом? Знаете ли, я привык к иной манере разговора…

— Открытым? — Стрижак приблизился вплотную, и Андрей ощутил запах человека, сильно встревоженного и болезненного. — Давай открытым. Ты что, антисемит?

— Не понял вопроса…

— Ладно дурака-то валять! — не сдержался Стрижак и кинул ему пакет с материалом. — Это что?.. Нет, наваял ты неплохо, продумал ходы, запятые расставил верно. И фактура сама по себе интересная. Только не считай остальных идиотами. Тут чистейший махровый антисемитизм!.. Короче, переделывай, от начала и до конца, — и чтобы смягчить резкость тона, подал пакет в руки, и вроде бы даже пошутил. — В таком виде можешь предложить какой-нибудь черносотенной газетенке. Если есть желание. Но под псевдонимом.

— В самом деле какая-то буря в атмосфере, — пожаловался Хортов. — Мозги закоксовались. Никак не могу увязать этот материал с антисемитизмом. Здесь нет ни одного еврея, шеф. Израиль упоминается лишь по случаю, в связи с отказом…

— А кто же такой Лев Маркович Кацнельсон? Или ты думаешь, никто не знает известного советского и партийного деятеля? Насколько мне известно, он занимал важный пост в Коминтерне.

— Но он же старый коммуняка! Убежденный сталинец! Он с милицией дрался на 9 Мая! И одного инвалидом сделал. По старости не посадили.

— Я имею в виду национальность.

— Шеф, но он же русский! И звали его когда-то Лев Макарович Соплин.

— Да, я читал твои изыскания… Но это все натяжки. И никаких доказательств. Ты просто не знаешь психологии читателя… Любая еврейская фамилия, связанная с отрицательной фактурой, вызывает раздражение и сотни звонков.

— У меня есть ксерокопия «Известий» за тридцатый год с его объявлением о смене фамилии…

— Сейчас девяносто пятый, Хортов!

— Что это меняет? Шестьдесят пять лет занимался надувательством, даже национальность сменил, а дети у него…

— Ну вот почему он сменил? Как-то неубедительно прозвучало.

У Хортова вдруг возникло сомнение — а читал ли шеф материал? Или выслушал доводы Ады Михайловны и пробежал текст по диагонали?

— С фамилией Соплин в то время нельзя было сделать карьеры, — однако же терпеливо начал объяснять он. — Ни партийной, ни советской. Лев Маркович сам говорил об этом…

— Да и сейчас тоже, — мимоходом согласился шеф. — А с фамилией Кацнельсон — можно?

— Вероятно, да…

— То есть ты хочешь сказать, что в тридцатых годах с русской фамилией…

— Я хотел лишь рассказать житейскую историю, — перебил его Хортов. — Про то, как человек во имя карьеры сменил все — имя, национальность, образ жизни, жену и даже внешний вид. Волосы себе красил и закручивал, пока их не спалил и не облысел. Детей заставлял картавить и говорить с еврейским акцентом. Полностью изменил судьбу и потом всю жизнь страдал от этого, сидел в лагерях и томился в ссылках. Но не отрекся!.. И даже умер не своей смертью! От инсульта, когда получил решительный отказ и не смог выехать на жительство… якобы на свою историческую родину. Не понимаю, шеф, при чем здесь евреи и антисемитизм! Это не я — израильские власти отказали в визе. Это они довели его до инсульта.