Сокровища Валькирии. Хранитель Силы - Страница 53

— Если фон, значит, аристократ?

— Из старых, роду лет пятьсот, барон…

— Интересно, — шепотом обронил Сыромятнов. — Наконец-то научились улавливать нюансы. Князь барона берет, верующий верующего… И куда потом с ним? Через линию фронта?

— Зачем?.. Здесь поговорим, может, поладим, напросимся к нему в попутчики-Старшина замолчал и пересел чуть подальше.

— Никому не расскажу?.. Да, пожалуй…

— Ты о чем?

— Если доверяете такое, значит, мне тоже не светит?.. Соболь правду сказал, мы все смертники… Кроме вас.

— Под Богом ходим, старшина. Только каждый под своим.

По улице прошли двое полицейских в касках и с винтовками. На минуту остановились и о чем-то заговорили, глядя то на костел, то в небо, откуда падали искристые отблески разрывов. Пронский нащупал рукоятку ножа под плащом, и те словно почувствовали опасность, двинулись своей дорогой. Потом с тяжелым ревом пронеслись в темноте две пожарных машины и грузовик с солдатами.

— Нет, я ничего, — прошептал Сыромятнов, когда все стихло. — В Страстную неделю убивать нельзя, нельзя приносить кровавые жертвы. А умирать можно. Если мученической смертью, за веру, то вообще за Христом пойдешь…

— Ладно, христосик, сиди и молись, чтоб генерал пришел.

— Нельзя здесь молиться… Не могу… Уж не черная ли месса тут была… Душа трепещет… Будто кровавые жертвы приносили…

Старшина затих и лишь изредка со всхлипом переводил дух, будто перед этим долго плакал. И должно быть, даже в этом месте Господь услышал его: на улице тихо заурчала легковая машина и скоро остановилась на противоположной стороне.

— Пропускаем в костел, — шепнул Пронский. — Встань за дверь.

Шофер давно уже вышел из машины и открыл заднюю дверцу, но оттуда никто не появлялся. Наконец вылезли ноги в сапогах, и затем из тесного пространства выдавился толстый человек в шляпе и распахнутом пальто, из-под которого поблескивали детали генеральского мундира. С собой он вытащил угловатый чемоданчик, который не выпускал из руки.

Когда выбрался второй, никто не заметил — все заслоняла спина, однако рядом с толстым очутился тонкий, в шинели и каске — этакий типичный гитлерюгенд. Они подошли к стальному заборчику перед костелом и оказались в пяти метрах от разведчиков.

— Я говорил тебе, — громко сказал маленький солдат ломким подростковым голосом. — Костел разбит американской авиацией.

— Не имеет значения, Томас, — отозвался генерал. — Даже в разрушенном и покинутом храме идет служба.

— И священника там, наверное, нет…

— В этом костеле мы с тобой можем молиться без него. Ты умеешь искренне молиться?

— За нас молится фюрер.

Генерал склонился и снял каску с головы мальчика, повесил ее на прутья решетки.

— Господь нас всех лишил разума.

— О чем они говорят? — в ухо зашептал старшина. — Ни слова не пойму… Он или нет? Вообще-то похож, но что за мальчик с ним?

Пронский сделал знак — молчать. В это время шофер развернул машину поперек дороги и въехал в проезд между костелом и соседним домом: если прятали автомобиль, значит, приехали тайно и не хотели попадать кому-либо на глаза. Генерал начал подниматься по ступеням и прежде, чем наступить, сдвигал сапогом битую черепицу. Мальчик ступал за ним след в след.

— Нужно оставить оружие у входа, — поднявшись к двери, сказал генерал и достал из-под пальто пистолет. — У тебя есть оружие, Томас?

— Зачем оставить? Идет война, а мы солдаты. Что если в костеле противник?

— Такого не может быть, сын, мы находимся в Берлине. Бог не допустит русских в сердце Германии. Так что положи все, вплоть до ножа, вот здесь, на ступенях.

— Не понимаю, мой генерал! Зачем вы бросили пистолет?

— В храм следует приносить только душу и сердце — то, что принадлежит Господу.

— Сердце солдата принадлежит фюреру, мой генерал!

— Послушай меня, Томас, — генерал повернулся спиной ко входу. — То, что ты сказал, нужно забыть. Я весьма огорчен, неужели мой сын так глуп, что повторяет чужие слова? Повторяет, не вдумываясь в смысл. Тебе уже тринадцать лет!

— Это вражеская пропаганда, мой генерал!

— Почему ты называешь меня по званию, Томас? Я твой отец!

— Да, вы отец, но вы генерал фюрера, а я его рядовой солдат.

— Хорошо, хорошо, — сдался тот. — Называй, как хочешь, но оружие не вноси в костел. Покажи свои карманы. Я знаю, мальчики очень любят оружие и набивают карманы пистолетами и гранатами.

— Мой пулемет остался в крепости. Он очень тяжелый, станковый… А почему вы оставили нож? Он у вас на поясе…

— Он мне понадобится во время молитвы…

— А чего они базарят? — Сыромятнов горячо задышал в ухо Пронскому.

— Ты что, вообще не знаешь немецкого? — зло спросил Пронский.

— Ну, так, хенде хох, шнель, шиссен… А когда было учить?.. Товарищ полковник, кто они такие?

— Вроде бы, отец и сын… Молчать.

Генерал погладил мальчика по голове.

— Все будет нормально, Томас… Я очень хотел привести тебя в этот костел. Здесь излечиваются все недуги… Самые страшные недуги. Твоя мать зачала тебя только после того, как молилась здесь сто двенадцать дней. И мы так радовались…

— В костеле кто-то есть, я чувствую. Какая-то сила…. — гитлерюгенд шагнул вперед, но отец удержал.

— Здесь только высшая сила — Божественная, Отца, Сына и Святого Духа. Это замечательно, что ты чувствуешь ее, значит, еще не все потеряно. Идем, когда-то надо войти в храм.

Они прошли сквозь распахнутые двери, и на Пронского пахнуло смесью затхлости стареющей плоти и тяжелого одеколона. Генерал включил фонарик и повел за собой мальчика в глубь костела. Они карабкались сквозь горы битого кирпича и черепицы, пробирались через балки, гремели железом. В тонком луче, за переплетением балок и железа высветился крест с распятием, абсолютно целым и никак не пострадавшим от взрыва бомбы. Говорили негромко, но в храме с разрушенной кровлей была странная акустика: любой звук усиливался и становился вибрирующе-гулким, как в колодце, и невозможно было определить, где находится его источник. Генерал добрался до креста, не торопясь, достал из чемоданчика и зажег две свечи, после чего выключил фонарик.